За творческим развитием Штефана Шпихера я слежу много лет. Но серия «Проникая в небеса», пожалуй, зацепила меня сильнее, чем все его предыдущие работы. Это и понятно, ведь серия представляет собой pro memoria: она создавалась под впечатлением безвременной смерти лучшего друга художника.
В «Вечной линии» (Eternal Line) Шпихер разрабатывает собственную каллиграфичность, добиваясь авторского баланса формульной, отточенной линеарности и импровизационного начала. В многолетней серии «Цветения» (Blossom) он работает с пятном. Цвет здесь материализован — в том числе благодаря технике напыления лаками по алюминию, но присутствует и элемент алеаторности — прихотливости и непредсказуемости потеков и касаний. Автор предостерегал от вербальной, нарративной конкретизации своих образов — для него важно ощущение недоговоренности, легкого следа, далеких эмоциональных созвучий. Вместе с тем, беспредметность несет определенный ассоциативный груз. Прежде всего, это регистр натурфилософских состояний сознания, а также ассоциации, связанные с ориентальным и другими топосами культуры.
Серия «Проникая в небеса» отличается от прочих произведений художника, вероятно, наиболее сильным внешним посылом. Обычно взаимоотношения Шпихера с реальностью строились в медитативном режиме, внезапная же смерть друга стала шоком. Художник приступил к работе импульсивно, менее всего он мог думать о стратегии формообразования. Простые грифельные штрихи, интуитивно схваченная тональность — серая, между ахроматическими черным и белым. Облака? Так, во всяком случае, описывает ситуацию художник. Но это и слепая зона, межеумочная область между небытием и бытием, которую не способно охватить и принять сознание.
Философ Валерий Подорога писал: «…Видение открывается не через язык, а через письмо, а точнее через руку, старательно выводящую нечто в особых ритмах телесного чувства». Телесное чувство — это, видимо, моторика, первичный импульс. Когда захватывающее художника эмоциональное состояние приобретает экзистенциональный характер, моторика структурируется. Это имеет отношение не столько к геометрии (формы здесь простейшие — круги, овалы), сколько к состоянию графической взвеси — тому, что Илья Кабаков называл копошением. Появляется дрожание фактуры, зернистость. Здесь, на мой взгляд, можно обнаружить перекличку с «Монадами» Дмитрия Александровича Пригова, пытавшегося, пусть с совсем другими коннотациями, придать визуальную форму потоку экзистенции.
Далее образуются просветы, пока еще робкие. Сгущается и серое, приближаясь к черному. Возникают напряжения: как в цвето-тональном, так и в формальном отношении — «правильные» круги и овалы испытывают давление, их обводы вытягиваются и даже ломаются. Включается фактор процессуальности: художнику важно дать ощущение временного потока. Глаз движется по заданным траекториям. Он соскальзывает и повторяет движение, теряется в возникающих коридорах, вязнет в зернистой, напоминающей черный космический песок фактуре. И все же прорывается куда-то ввысь. Инсайт? Пресловутый туннель? Луч надежды? Оставаясь в русле абстракции, Шпихер создал в чем-то патетическую, полную драматизма серию. Гуманистический посыл художника целиком отвечает классическим законам жанра. Это pro memoria.
Александр Боровский